Колыбель на орбите [сборник] - Артур Кларк

Даже сейчас, когда к нему подползала раскаленная полоса, Шеррард с волнением думал о том, что лежит на ядре погибшего мира, в котором, возможно, существовала органическая жизнь. Следовательно, его дух не один будет витать над Икаром; все-таки утешение.

Шлем затуманился. Ясно: охлаждение сдает. А честно послужило — даже сейчас, когда камни в нескольких метрах от него накалены докрасна, температура внутри капсулы вполне терпима. Конец охлаждающей установки будет и его концом.

Шеррард протянул руку к красному рычагу, который должен был лишить Солнце добычи. Но прежде чем нажать рычаг, хотелось в последний раз посмотреть на Землю. Он осторожно сдвинул фильтры так, чтобы они, по-прежнему защищая глаза от слепящих скал, не мешали глядеть на небо.

Звезды заметно поблекли, бессильные состязаться с сиянием короны. А как раз над глыбой — его ненадежным щитом — вздымался язык алого пламени, грозно указующий перст самого Солнца.

Последние секунды на исходе…

Вон Земля, вон Луна… Прощайте… Прощайте, друзья и близкие.

Солнечные лучи лизнули край космокара, и первое прикосновение огня заставило Шеррарда непроизвольно поджать ноги. Нелепое и бесполезное движение.

Но что это? В небе над ним, затмевая звезды, вспыхнул яркий свет. На огромной высоте парило, отражая солнечные лучи, исполинское зеркало. Вздор, этого не может быть. Галлюцинация, только и всего, пора кончать. Пот катил с него градом, через несколько секунд космокар превратится в печь, больше ждать невозможно.

Напрягая последние силы, Шеррард нажал рычаг аварийного люка, готовый встретить смерть.

Рычаг не поддался. Астронавт снова и снова нажимал рукоятку, но ее безнадежно заело. А он-то надеялся на легкую смерть, мгновенный милосердный конец…

Вдруг, осознав весь ужас своего положения, Колин Шеррард потерял власть над собой и закричал, словно зверь в западне.

Услышав тихий, но вполне отчетливый голос капитана Маклеллана, Шеррард сразу понял, что это новая галлюцинация. Все-таки чувство дисциплины и остатки самообладания заставили его взять себя в руки; стиснув зубы, астронавт слушал знакомый строгий голос.

— Шеррард! Держитесь! Мы вас запеленговали, только продолжайте кричать!

— Слышу! — завопил он. — Ради бога, поторопитесь! Я горю!

Рассудок еще не совсем покинул его, и он понял, что произошло. Пеньки обломанных антенн излучали в эфир слабенький сигнал, и спасатели услышали его крик, а раз он слышит их, значит, они совсем близко! Эта мысль придала ему сил.

Колин Шеррард напряг зрение, пытаясь сквозь туманный пластик разглядеть странное зеркало в небесах. Вот оно! И тут он сообразил, что обманчивость перспективы в космосе сбила его с толку. Зеркало не было исполинским и не парило на огромной высоте. Оно висело как раз над ним, быстро снижаясь.

Он еще продолжал кричать, когда зеркало заслонило собой лик восходящего Солнца и накрыло его благословенной тенью. Словно прохладный ветер из самого сердца зимы, пролетев многие километры над снегом и льдом, дохнул на него. Вблизи Шеррард сразу определил, что роль зеркала играл большой термоэкран из металлической фольги, поспешно снятый с какого-нибудь прибора. Тень от экрана позволила товарищам искать его, не боясь смертоносных лучей.

Держа одной парой рук экран, над глыбой парил двухместный космокар, две руки протянулись за Шеррардом. И хотя зной еще туманил голову и шлем, астронавт различил обращенное вниз встревоженное лицо капитана Маклеллана.

Так Колин Шеррард узнал, что значит родиться на свет. Конечно, ведь он все равно что заново родился! Предельно измученный, он не ощущал благодарности — это чувство придет потом, — но, отрываясь от раскаленного ложа, астронавт отыскал глазами яркий кружок Земли.

— Я здесь, — тихо произнес он. — Я возвращаюсь!

Он возвращался, заранее предвкушая, как будет радоваться всем прелестям мира, который считал утраченным навсегда. Впрочем, нет, не всем.

Он больше никогда не сможет радоваться лету.

ВОСХОД САТУРНА

[1]

Да, это правда. С Моррисом Перлманом я познакомился, когда мне было двадцать восемь. Впрочем, тогда я общался с тысячами людей, от президентов и ниже.

Когда мы вернулись с Сатурна, нас заваливали приглашениями. Наверное, половина экипажа отправилась в поездку с лекциями. Что касается меня, то я всегда любил поболтать, и не говорите мне, будто этого не заметили. Зато некоторые из моих коллег скорее полетели бы на Плутон, чем еще раз предстали бы перед публикой. В итоге кое-кто так и поступил.

Мой путь пролегал через Средний Запад. В Чикаго я впервые встретился с мистером Перлманом. Никто не называл его иначе, и уж точно не по имени.

Агентство всегда снимало для меня достаточно приличный, хотя и не слишком роскошный отель. Меня это вполне устраивало. Я любил останавливаться в таких местах, откуда мог в любое время уйти и когда угодно вернуться, не проходя через строй швейцаров в ливреях, одеваться как угодно, лишь бы оставаться в рамках приличия и не чувствовать себя последним бродягой.

Вижу, вы улыбаетесь, но тогда я был молод. С тех пор многое изменилось.

Прошло уже немало лет, но, если не ошибаюсь, я читал лекции в Чикагском университете. Во всяком случае, помню, что был весьма разочарован, поскольку никто не сумел показать мне, где Ферми запустил первый атомный реактор. Я узнал лишь, что здание разобрали сорок лет назад, а местонахождение первого реактора обозначено скромной табличкой, и ненадолго остановился перед ней, размышляя обо всем том, что случилось, начиная с того давнего дня в тысяча девятьсот сорок втором году.

Во-первых, родился я, во-вторых, атомная энергия доставила меня на Сатурн и обратно. Вряд ли это мог предвидеть Ферми и его сотрудники, когда они строили примитивную сетку из урана и графита.

Я завтракал в кафе отеля, когда к моему столику подсел худощавый мужчина средних лет. Он вежливо поклонился и тут же издал удивленный возглас, узнав меня. Естественно, эту встречу, якобы случайную, он запланировал заранее, но тогда я еще не имел о том никакого понятия.

— Какой приятный сюрприз! — сказал этот человек. — Я вчера был на вашей лекции и жутко вам завидую!

Ответом ему была слегка вымученная улыбка. Я не слишком разговорчив за завтраком, к тому же опыт научил меня остерегаться маньяков, докучливых собеседников и энтузиастов, которым казалось, будто они охотятся на вполне законную добычу. Однако мистер Перлман вовсе не был докучливым собеседником, хотя наверняка являлся энтузиастом. Вряд ли я слишком преувеличил бы, назвав его маньяком.